Петр Романов, РИА Новости
Александр I и Наполеон стали первыми крупными европейскими лидерами, которые попытались заложить фундамент общеевропейского дома.
О едином будущем Европы задумывались и раньше. Например, трактат Уильяма Пенна, изданный в 1693 году, рекомендовал создать общий политический механизм, способный мирным путем устранять или предотвращать конфликты в Европе: для этих целей предлагалось регулярно созывать высший европейский политический орган. В начале XVIII века французский аббат Сен-Пьер предлагал заключить международный договор для организации европейской конфедерации держав во главе с Постоянным советом. Затем в 1782 году идеи аббата развивал такой авторитет, как Руссо, в своей работе "Суждение о вечном мире".
Но все это теоретики. Из упомянутых имен к практикам можно отнести разве что известного квакера англичанина Пенна, основателя американского штата Пенсильвания. Однако, он не имел дела с большой европейской политикой, а лишь улаживал конфликты между переселенцами из Старого Света и американскими индейцами.
В дело вступают практики
Итак, русский царь и Наполеон не были колумбами в области строительства общеевропейского дома, но практиками, руководителями мощных держав, и каждый их них по-своему попытался возвести эту новую Вавилонскую башню.
Корсиканец мечтал объединить Европу силой оружия, на конфедеративной основе, где бы вся жизнь, невзирая на национальные особенности и традиции народов, строилась исключительно на основе "Кодекса Наполеона". Александр Павлович уповал не на силу, а на христианскую мораль и максимально возможный - в реальной жизни - учет интересов других партнеров. Еще в 1805 году, предлагая Англии союз, чтобы противостоять усилению Франции, Александр I планировал разработать некий трактат, "который ляжет в основание взаимных отношений европейских государств". После победы над Наполеоном пришло, наконец, по мнению царя, время заняться самым важным - начать строить в Европе "что-то похожее на вечный мир".
Анализ принципов, на которых русский царь хотел выстроить общеевропейский дом, приводит большинство историков к изрядной путанице. И это неудивительно: в голове, душе и характере Александра I уживались взгляды и идеи часто несовместимые. Либерализм и крайний консерватизм. Рыцарское благородство, унаследованное от отца, и жесткий рационализм, унаследованный от бабушки. Религиозный мистицизм и салонное кокетство. Последовательность и непоследовательность в достижении разных целей. Поэт Пушкин как-то назвал императора политиком "слабым и лукавым". И был отчасти прав. Но тот же самый государь не раз проявлял мужество и политическую твердость, как это случилось в его противостоянии с Наполеоном.
Моральная заслуга русского царя заключалась в том, что Россия после победы над Наполеоном менее других государств была заинтересована в создании общеевропейского механизма, гарантирующего континенту стабильность. Именно Россия тогда реально контролировала ситуацию в Европе, обладая наиболее боеспособной армией. Если бы в основе российской внешней политики действительно лежало стремление к безудержному экспансионизму (как утверждало фальшивое "завещание" Петра Великого), то в сложившейся ситуации Россия обязательно проявила бы свою "агрессивную сущность".
Александру I были вовсе не чужды идеи "политического равновесия сил", о котором много рассуждали такие политики, как министр иностранных дел Англии Касльри, Меттерних или Талейран. Только русский царь иначе расставлял акценты. В прагматичный, но пресный политический рецепт, предписывающий жертвовать ради общего равновесия интересами отдельных малых государств, он добавлял такую острую специю, как мораль. Других "кулинаров" это очень раздражало, но Александр I продолжал настаивать на преимуществах именно "русской кухни". В практическом смысле он действительно оказался первым в Европе, кто стремился привнести нравственные принципы в политику, никогда и ни у кого не отличавшуюся особенной чистоплотностью.
Поскольку мораль и Библия стали для Александра I к тому моменту нераздельными, то вполне естественно, что политика в его толковании приобрела религиозный оттенок. Любопытно, что русского царя в этом страстно поддержал, еще во время работы Венского конгресса, один из основоположников утопического социализма Сен-Симон. В записке к участникам конгресса он с одобрением отзывался о позиции Александра I и сам уповал на то, что именно христианство, основанное на братстве людей, поможет Европе гармонично, без потрясений, решать сложные проблемы и двигаться по пути прогресса.
Но оба, и царь, и граф-социалист, крупно ошиблись.
Как совместить нравственность и политику?
Александр выступал за эволюционные, хотя и медленные, преобразования, и против революционных катаклизмов. К моменту создания Священного союза он по-прежнему высказывался за мягкие либеральные реформы в той или иной европейской стране, но при этом был готов самым решительным образом тушить тогдашний европейский революционный пожар, не находя противоречия в такой позиции. "Чем я был, тем остаюсь теперь и останусь навсегда, - обосновывал он эту политику. - Я люблю конституционные учреждения и думаю, что каждый порядочный человек должен их любить; но можно ли вводить их без различия у всех народов? Не все народы в равной степени готовы к их принятию".
Этот вопрос остается открытым и сегодня. Далеко не все согласны, например, с США, почему-то убежденными, что Ирак или Афганистан уже готовы к реальной демократии.
В памяти Александра I прочно закрепились воспоминания об ужасах Французской революции, закончившейся ненавистным бонапартизмом. Именно поэтому он защищает в этот период абсолютно любую легитимную монархию. Эту позицию царь отстаивал даже тогда, когда действия Священного союза определенно противоречили интересам России и православия. Когда вспыхивает восстание в Греции, царь на радость австрийцам, поддерживавшим Порту, заявляет: "Я покидаю дело Греции потому, что усмотрел в войне греков революционный признак времени. Что бы ни делали для того, чтобы стеснить Священный союз в его деятельности и заподозрить его цели, я от него не отступлюсь. У каждого есть право на самозащиту, и это право должны иметь также и монархи против тайных обществ; я должен защищать религию, мораль и справедливость".
Почему турецкий и мусульманский гнет в православной Греции "справедлив", "морален", отвечает интересам "единого народа христианского", царь, к сожалению, не объяснил.
Священный союз не помог делу объединения Европы. Так, в него с самого начала не желала вступать Великобритания: позиции континентальной Европы и Лондона и сегодня совпадают только тогда, когда это отвечает английским интересам. Имелась и другая непреодолимая на тот момент преграда – неравномерность внутриполитического развития европейских стран. Лорду Касльри из Лондона шли следующие ориентировки: "Дайте понять русским, что у нас – парламент и публика, перед которыми мы ответственны, и что мы не можем вовлечься в виды политики, которая совершенно не соответствует духу нашего правительства". Лондон точно указывал на самое главное препятствие процессу объединения Европы: мало собирать конгрессы и принимать общие решения. Самодержец российский в лучшем случае ответствен перед собственной совестью, а английское правительство ответственно перед парламентом и народом. Объединить несовместимое невозможно.
Путь к общеевропейскому дому вел не через "моральные манифестации", к которым был склонен царь. Чтобы осуществить свою мечту и объединить Европу, Александру I следовало больше и эффективнее заниматься внутренними российскими делами. Много раздумывая по поводу реформ в России, он на них так и не решился. Выступая за эволюционный путь развития, царь стал контрреволюционером, но так и не стал реформатором.
Старая проблема: неравномерность развития
Нынешний Евросоюз выстроен на других принципах, а христианство из основополагающих документов ЕС фактически изгнано. В преамбуле к Конституции ЕС есть ссылки на Древнюю Грецию, Рим и философские течения эпохи Просвещения, при этом полностью отсутствует упоминание о христианских корнях Европы. На мой взгляд, зря. Любое небрежение своими корнями когда-нибудь обязательно ударит по лбу, как бумеранг.
"Различие в формах политической жизни у разных европейских народов становилось помехою для утверждения общего управления делами Европы". Эти слова историка Соловьева, объясняющие неудачу Александра в строительстве общеевропейского дома, в немалой степени верны и сегодня. Современная Россия не находится в рамках Евросоюза в решающей мере потому, что все еще отстает от общеевропейских стандартов в своей политической системе. Да, сегодня президент есть и в Кремле. Но де факто Президент РФ обладает едва ли не самодержавными полномочиями. Ясно, что нестыковки между Основным законом и реальной политикой в той или иной мере существуют в большинстве стран Евросоюза, но такого разрыва между Конституцией и той бутафорской демократией, что процветает у нас, в старушке Европе нет.
Наши отечественные евразийцы, конечно, справедливо указывают на то, что российская "пристройка" к общеевропейскому дому пугающе огромна для Евросоюза и включает в себя немалый азиатский кусок. Однако, это ни в коей мере не отменяет первого, непреодолимого на сегодня препятствия, заключающегося в неравномерности европейского и отечественного политического развития.
Не было бы этого первого препятствия, не помешало бы объединению и второе – огромные размеры русского медведя и его евразийское своеобразие. Мало ли какие культурные различия существуют в современном общеевропейском доме.
Более того, геополитическое будущее таково, что Евросоюз, усиленный Россией, и Россия, усиленная Евросоюзом, только выиграли бы от объединения сил, учитывая появление на мировой арене новых центров силы, которым Старая Европа и Россия способны всерьез противостоять только вместе, а не порознь. Этот феномен объективно подталкивает Россию и Европу к сближению, и не исключено, что давнишняя мечта Александра I, в конце концов, осуществится.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
